Где и когда это сделалось модным живым равнодушье

Деревья смотрят грозно,

по-судейски.

Всё молча здесь кричит,

и, шапку сняв,

я чувствую,

как медленно седею.

И сам я,

как сплошной беззвучный крик,

над тысячами тысяч погребенных.

Я —

каждый здесь расстрелянный старик.

Я —

каждый здесь расстрелянный ребёнок.

Ничто во мне

про это не забудет!

«Интернационал»

пусть прогремит,

когда навеки похоронен будет

последний на земле антисемит.

Еврейской крови нет в крови моей.

Но ненавистен злобой заскорузлой

я всем антисемитам,

как еврей,

и потому —

я настоящий русский!

Идут белые снеги,

как по нитке скользя…

Жить и жить бы на свете,

но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,

растворяясь вдали,

словно белые снеги,

идут в небо с земли.

Идут белые снеги…

И я тоже уйду.

Не печалюсь о смерти

и бессмертья не жду.

Быть бессмертным не в силе,

но надежда моя:

если будет Россия,

значит, буду и я.

Куда ещё тянется провод из гроба того?

Нет, Сталин не сдался. Считает он смерть поправимостью.

Мы вынесли из мавзолея его.

Но как из наследников Сталина Сталина вынести?

Иные наследники розы в отставке стригут,

А втайне считают, что временна эта отставка.

Иные и Сталина даже ругают с трибун,

А сами ночами тоскуют о времени старом.

Наследников Сталина, видно, сегодня не зря

Хватают инфаркты. Им, бывшим когда-то опорами,

Не нравится время, в котором пусты лагеря,

А залы, где слушают люди стихи, переполнены.

Велела не быть успокоенным Родина мне.

Пусть мне говорят: «Успокойся…» — спокойным я быть не сумею.

Покуда наследники Сталина живы ещё на земле,

Мне будет казаться, что Сталин ещё в мавзолее.

Разве же можно,

чтоб всё это длилось?

Это какая-то несправедливость…

Где и когда это сделалось модным:

«Живым — равнодушье,

внимание — мёртвым?»

Люди сутулятся,

выпивают.

Люди один за другим

выбывают,

и произносятся

для истории

нежные речи о них —

в крематории…

Что Маяковского жизни лишило?

Что револьвер ему в руки вложило?

Ему бы —

при всём его голосе,

внешности —

дать бы при жизни

хоть чуточку нежности.

Люди живые —

они утруждают.

Нежностью

только за смерть награждают.

Поэт в России — больше, чем поэт.

В ней суждено поэтами рождаться

лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,

кому уюта нет, покоя нет.

Поэт в ней — образ века своего

и будущего призрачный прообраз.

Поэт подводит, не впадая в робость,

итог всему, что было до него.

Сумею ли? Культуры не хватает…

Нахватанность пророчеств не сулит…

Но дух России надо мной витает

и дерзновенно пробовать велит.

И, на колени тихо становясь,

готовый и для смерти, и победы,

прошу смиренно помощи у вас,

великие российские поэты…

Солёные брызги блестят на заборе.

Калитка уже на запоре.

И море,

дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя,

солёное солнце всосало в себя.

Любимая, спи…

Мою душу не мучай,

Уже засыпают и горы, и степь,

И пёс наш хромучий,

лохмато-дремучий,

Ложится и лижет солёную цепь.

И море — всем топотом,

и ветви — всем ропотом,

И всем своим опытом —

пёс на цепи,

а я тебе — шёпотом,

потом — полушёпотом,

Потом — уже молча:

«Любимая, спи…»

Любимая, спи…

Позабудь, что мы в ссоре.

Поэты русские,

друг друга мы браним —

Парнас российский дрязгами засеян.

но все мы чем-то связаны одним:

любой из нас хоть чуточку Есенин.

И я — Есенин,

но совсем иной.

В колхозе от рожденья конь мой розовый.

Я, как Россия, более суров,

и, как Россия, менее берёзовый.

Есенин, милый,

изменилась Русь!

Мне снится старый друг,

который стал врагом,

но снится не врагом,

а тем же самым другом.

Со мною нет его,

но он теперь кругом,

и голова идёт

от сновидений кругом.

Мне снится старый друг,

крик-исповедь у стен

на лестнице такой,

где чёрт сломает ногу,

и ненависть его,

но не ко мне, а к тем,

кто были нам враги

и будут, слава Богу.

Глядел я с верным другом Васькой,

укутан в тёплый тётин шарф,

и на фокстроты, и на вальсы,

глазок в окошке продышав.

Глядел я жадно из метели,

из молодого января,

как девки жаркие летели,

цветастым полымем горя.

Открылась дверь с игривой шуткой,

и в серебрящейся пыльце —

счастливый смех, и шёпот шумный,

и поцелуи на крыльце.

Взглянул —

и вдруг застыло сердце.

Я разглядел сквозь снежный вихрь:

стоял кумир мальчишек сельских —

хрустящий,

бравый фронтовик.

Со мною вот что происходит:

ко мне мой старый друг не ходит,

а ходят в мелкой суете

разнообразные не те.

И он

не с теми ходит где-то

и тоже понимает это,

и наш раздор необъясним,

и оба мучимся мы с ним.

Со мною вот что происходит:

совсем не та ко мне приходит,

мне руки на плечи кладёт

и у другой меня крадёт.

А той —

скажите, бога ради,

кому на плечи руки класть?

Та,

у которой я украден,

в отместку тоже станет красть.

Не сразу этим же ответит,

а будет жить с собой в борьбе

и неосознанно наметит

кого-то дальнего себе.

О, сколько

Нервных

и недужных,

ненужных связей,

дружб ненужных!

Куда от этого я денусь?!

О, кто-нибудь,

приди,

нарушь

чужих людей соединённость

и разобщённость

близких душ!