Модная критика александр васильев ирина винер

Этого человека знают все, но о нем неизвестно ничего. Он судит людей модным судом, но сам равнодушен к модным условностям. Он может поселиться в любой точке земного шара, но при это живет в самолете. Историк моды, театральный художник, коллекционер, ценитель красоты и любитель богатых женщин Александр Васильев – мой собеседник.

– Вы замужем?

– Да.

– Жаль, а то я бы женился. Такая кулинарка!

– Увы, я уже занята.

– Да, не повезло мне.

– Ну давайте теперь серьезно. Вы помните такую фразу: «Вы судите по костюму? Никогда не делайте этого. Вы можете ошибиться, и притом весьма крупно». Это Булгаков, «Мастер и Маргарита». Вы согласны?

– Ну, в общем-то, да. Внешность ничего не говорит о человеке. Поверьте, любого человека можно приукрасить с помощью одежды, украшений, макияжа, прически. И когда мы говорим, что сразу видно, кто перед нами, – то это видно по речи, по походке, по манерам, но никак не по внешнему виду. Единственное зеркало души человека – это интерьер. Только побывав дома у человека, вы можете составить себе верное впечатление о его внутреннем мире. Как вы живете, в чем вы живете, с кем вы живете – вот единственно верное зеркало вашей души. Цветы, картины, книги, ароматы – это все видно в доме.

– А вы к себе домой пускаете?

– Конечно, я даже экскурсии вожу. К шестидесяти годам я так много работал, что заработал на шесть домов.

– Ого!

– Вот! Это неожиданно, правда? И мне самому это как-то неожиданно, потому что логистически это дико сложно. У меня квартира в Париже, небольшое имение из трех домой в деревне в центре Франции, квартира в Москве, имение в Литве, квартира в Антальи и три квартиры о двух этажах в Восточной Пруссии, на берегу Балтийского моря.

– А зачем вам столько квартир?

– Не могу объяснить.

– Вы их коллекционируете?

– Да, это такая своеобразная коллекция. И это страсть к антиквариату, которая требует стен для размещения.

– То есть для того, чтобы разместить все ваши английские комоды, вам требуются все новые и новые дома и квартиры?

– Английские комоды, я, как раз, не покупаю. В основном, я коллекционирую диваны и кресла. Но основную часть моей коллекции составляет не мебель, а живопись. Я собираю старинные портреты от семнадцатого до конца двадцатого века, у меня очень крупная коллекция, которая насчитывает около двух тысяч портретов.

– А как вы физически успеваете побывать во всех этих местах?

– Физически это невозможно, поэтому в каждом из своих домов я бываю максимум раз в год.

– А где вы живете?

– В самолете.

– Имея столько недвижимости, вы живете в самолете.

– Да, и я считаю, что это такая феноменальная форма моей жизни. При этом я еще многим помогаю и очень многих содержу, не скрою. В моем фонде работает двадцать семь человек, это значит, что я должен каждый месяц выплатить двадцать семь зарплат.

– А что они там делают?

– Это реставраторы, секретари, водители, кураторы выставок, одевальщицы платьев. Кроме того, это помощники по хозяйству в каждом из моих домов. Так что работы мне хватит до конца дней, и дай Б-г, чтобы я мог и дальше всех содержать и всем помогать. Это вовсе не жалоба. Это результат работы одного человека, историка моды и мецената в одном лице.

– Вам не позавидуешь.

– Таков мой стиль жизни. Когда я просыпаюсь, я должен себя причесать и нарядить в Александра Васильева, потому что я знаю, что меня увидят люди. Меня буду фотографировать, ко мне будут подходить, чтобы поздороваться. И я всегда к этому готов. Я не могу отказать людям.

– А бывают такие моменты, когда вы не наряжаетесь в Александра Васильева?

– Да. Когда я, например, на даче во Франции, то могу ходить в комбинезоне и футболке и копаться в саду.

– А чем отличается Александр Васильев, который на публике, от Александра Васильева, который копается в саду?

– Когда я на отдыхе, то не ношу шарфики, украшения и прочие фотогеничные вещи. Потому что я знаю, что вещь, кроме того, что она красивая, должна еще быть фотогеничной. У меня, кстати, нет лишних деталей, все мои образы тщательно продуманы. Но я не могу себе часто позволить такой отдых, потому что даже во Франции, в деревне, меня разоблачили. Когда я купил это имение, я никому не признался, что я телезвезда и у меня сотни тысяч фанатов. Мои соседи думали, что я парижанин. Но мой садовник, который любит со мной фотографироваться, как-то заболел и поехал в соседний город лечиться. И решил похвастаться фотографией со мной перед медсестрой. А та оказалась русской и, конечно, моей поклонницей. Она раструбила всем, включая мэра нашей деревни, от том, что я такой знаменитый, и наш мэр теперь снимает шляпу при встрече со мной. Там, в этой французской деревне, я могу себе позволить жить тихо и без всяких тревог. В отличие от Литвы, например, где меня все узнают. Телевидение делает тебя звездой, особенно, если показывают каждый день.

– Вам это нравится?

– А это условия жизни. Если все это отменить, моя жизнь станет лучше? Нет, конечно.

– Тогда у меня такой вопрос. На передачу «Модный приговор» приходят женщины, которых ваши стилисты переодевают, стригут, красят. В общем, делают из них красавиц. А потом эта условная женщина возвращается в свой условный колхоз и доит там своих условных коров. То есть возвращается к привычному образу жизни. Ну, и зачем тогда нужны были эти переодевания?

– Это зависит от ее ума. Если она понимает, что то, что сделано для нее, – это социальный лифт, то она может извлечь из этого большие выгоды. Повышение по должности, улучшение отношений с мужем, изменение отношения к ней окружающих.

– И все это из-за нескольких нарядов?

– Нет, это с одеждой не связано. Сам факт, что она побывала на телевидении, повышает ее социальный статус. На нее обратили внимание, значит она стоящий человек. Есть люди, которые один раз в жизни попали в телевизор или сфотографировались со знаменитостью и хранят это всю жизнь. Для них это – стержень, это напоминание о том, что они чего-то стоят. Но самая главная перемена происходит не в одежде, моя дорогая. А в макияже и прическе. Потому что любого человека можно облагородить. Вот у вас, например, татуаж бровей, подкрашенные ресницы, подчеркнутые губки, пудра, подобранная в тон кожи, модная стрижка, укладка и маникюр. Я все правильно сказал?

– Кроме татуажа бровей.

– Ну, значит, подкраска бровей. Это сути не меняет. Это все делает ваш образ привлекательным, женственным, изящным. Многие женщины этим пренебрегали годами, и один раз, увидев себя в зеркале в таком антураже, они понимают, что не все потеряно. Что они еще очень даже ничего, и в глазах окружающих они расцветают.

– Но все, что вы перечислили, стоит денег. И немалых. А если у женщины их нет?

– Согласен. Но вы не думаете, что женщина, потратив деньги на помаду, карандаш и румяна, сидя дома перед зеркалом, может сделать себя лучше? Ведь для этого стоит всего лишь научиться нескольким приемам.

– Ну, допустим, помада не стоит слишком дорого. А сумочка брендовая стоит дорого. И что делать, если нет денег на сумочку?

– Я верю в то, что женщина со вкусом может из любой сумочки секонд-хенд сделать шедевр. Есть люди, которых можно переодеть в самые дорогие бренды, и они будут выглядеть нелепо. А есть люди, которые в мешке из-под картошки выглядят потрясающе стильно.

– А вкус – это талант, с которым нужно родиться или же это навык, который можно освоить?

– Я считаю, что это генетика. Мне пытались объяснить, что не существует гена, который отвечает за вкус, и я это все выдумал. Но тогда я задам вопрос: а ген музыкального слуха существует? Почему некоторые дети рождаются с музыкальным слухом, а другие нет? Какой ген за это отвечает?

– Кровь.

– Вот! Есть люди, способные к языкам, и люди, которые не в состоянии выучить иностранный язык. Есть люди, способные к танцам, и люди, которые не могут выучиться элементарным танцевальным шагам.

– Ну а как же воспитание? Вкус можно привить?

– Человек, у которого от рождения прекрасный музыкальный слух, еще не становится музыкантом. Ему нужно пройти специальную подготовку. То же самое и со вкусом. Совершенствование вкуса может происходить через музеи, выставки, семинары, книги о моде и так далее. Вкус можно утончать и рафинировать. Ведь у вкуса очень много граней. Вы согласны, что есть цыганский вкус?

– Да, очень красивые золотые зубы во рту.

– Браво! А есть еще и английский вкус, и французский, и израильский. Вкус бывает очень разный. Поймите, в каждой национальности, в каждой социальной прослойке есть свой вкус. Поэтому существует столько дизайнеров, которые удовлетворяют все возможные вкусы. Вместе существуют и Армани, и Долче Габана, и Версаче, и Шанель.

– Тогда, если нет понятия хорошего вкуса, то и понятия безвкусицы не существует.

– В принципе, не существует, и я вам скажу, почему. Потому что представления о безвкусице имеют отношение только к определенному времени. Например, безвкусица 18-го века – это высочайший вкус в 19-м; безвкусица в 19-м – это красота в 20-м. И сейчас мы живем в мире, где безвкусица на первом плане. Сейчас мода уродлива и безвкусна.

– А что вы подразумеваете под словом «уродливость»?

– Имплант в попу – это не уродливость? А надутые губы – это не уродливость? А татуаж и пирсинг – это не уродливость? А мода на третью грудь? А наклеенные ресницы? То есть представления о том, что такое красиво, постоянно меняются. Эстетика находится в непрерывном движении.

– А почему высокая мода настолько отличается от уличной?

– Дорогая моя, высокая мода – это реклама парфюмерии. Это делается для того, чтобы вы поразились спектаклем. Чтобы вы посмотрели и запомнили имя бренда. Это делается для того, чтобы вызывать у вас интерес. Финансово вы не можете приобщиться к высокой моде, потому что это безумно дорого. Но пудру от Dior или Chanel вы себе купите.

– То есть это исключительно рекламный трюк?

– Исключительно. Маркетинговый ход.

– Вот так нас разводят, как лохов.

– Это бизнес, как и любой другой.

– А это правда, что фабрики топовых фирм находятся в Китае?

– Не все, но многие фабрики находятся в Китае.

– Есть смысл переплачивать за сумочку от Dior или Chanel?

– Честно? Нет. А не честно – да. А вообще, зачем вам она?

– Ну там качество, красота, дизайн.

– Не обманывайте себя. Это исключительно тщеславие. Покупая сумочку от Hermes за несколько тысяч евро, вы хотите показать всем остальным, что они вам не ровня. Что вы находитесь намного выше по социальному статусу, чем другие люди.

– Но если у меня нет денег на последнюю коллекцию, то покупая на ebay поношенную сумочку от Hermes или ее китайскую копию, я пытаюсь доказать, что я не такая…

– А жду трамвая.

– Ага, именно так.

– Да. Очень многие люди именно так и делают. Для них важно то, что они транслируют вовне, то, что о них подумают окружающие.

– Поэтому я лично покупаю вещи, которые могу себе позволить.

– Вы прелесть!

– Я стараюсь!

– А у вас есть брендовая одежда?

– В моем гардеробе, а он у меня огромный, практически нет брендов. Я совершенно брендо-независимый человек. Мне это до лампочки. Понимаете, бренд выполняет две функции: во-первых, вы транслируете окружающим, что вы чего-то стоите; во-вторых, это щит для людей, которые не очень уверены в своем вкусе, от обвинений в безвкусице. То есть Dior не может быть безвкусным, так они считают. Когда у человека нет собственного стиля, он идет в магазин известной марки и покупает вещь, которая на нем может выглядеть очень нелепо. Но на ней написано, что это знаменитая фирма. То есть это покупка индульгенции в собственной модной несостоятельности.

– А что означает ваша знаменитая фраза «Следовать моде смешно, а не следовать глупо»?

– Это не моя фраза, а Бернарда Шоу. Это значит, что за модой угнаться невозможно. Как только вы вышли из магазина с новой кофточкой, она уже устарела. Но при этом не следовать моде, то есть не знать последних тенденций – значит, стать старомодным. Я считаю, что мода – удел богатых бездельников. Для того, чтобы реально быть модным и следовать всем модным тенденциям, нужно иметь кучу свободного времени и свободных денег.

– А вас можно переодеть?

– Нет, меня вообще невозможно переодеть. На «Модном приговоре» пытались это сделать. Меня переодели в джинсы, кроссовки, в роскошную косуху. Я помолодел на двадцать лет. Но я это никогда не буду носить. По одной простой причине: эта кожаная куртка, сделанная из хорошей кожи, весит так много, что я никогда не соглашусь носить на себе такой вес, даже ради красоты.

– А это правда, что первый ваш спектакль вы поставили в двенадцать лет?

– Да. Это был «Волшебник Изумрудного города», кукольный спектакль. Я же родился в очень состоятельной и известной семье. Папа – театральный художник, Народный художник РСФСР, мама – актриса. Мои родители сделали мне небольшой кукольный театр, и там я, с помощью кукол-марионеток, поставил этот спектакль.

– А как вам удалось, приехав в Париж в возрасте двадцати трех лет, стать одним из ведущих театральных художников Европы?

– Это было непросто. Я был и остался, кстати, способным человеком. Я хорошо рисовал, быстро выполнял заказы. Я нес в себе русскую школу, которая имела очень хорошую репутацию. И, кроме того, я встретил Валерия Панова, хореографа, израильтянина. Он, можно сказать, привил мне любовь к моей работе, можно сказать, благословил на творчество. С ним мы работали очень долго, и это для меня был величайший опыт. Он и его жена сделали для меня очень много. Мы дружим, я им очень благодарен и до сих пор помогаю. Я могу сказать, что профессионально я полностью состоялся, и во много, благодаря нему.

– Теперь давайте поговорим про вашу выдающуюся коллекцию.

– Вся коллекция текстиля, включая печатные материалы, обувь, аксессуары, насчитывает шестьдесят пять тысяч. Я очень ценю ручную работу и совершенно не признаю штамповку.

– И я знаю, что у вас есть совершенно уникальные экземпляры. Например, гардероб советской, а потом израильской, актрисы Этель Ковенской.

– Тетя Эта, так мы ее называли, была подругой моих родителей и нашей соседкой. Это была красивейшая и интеллигентнейшая женщина из числа еврейских аристократов. Очень тонкая, одухотворенная. Знала иврит и идиш. Это была женщина высокого полета. И, кстати, большая модница..

– Насколько я знаю, с Этель связана одна интересная история.

– Вы про туфли?

– Да-да, про туфли Любови Орловой.

– О, это прекрасная история. Я давно знал об их существовании. Эти туфли были сделаны из серебряной парчи в конце 60-х годов в Москве под заказ для Любови Орловой, которая была соседкой по гримерной с Этель Ковенской. Когда Этель объявила о том, что она эмигрирует с молодым мужем в Израиль, естественно, ей устроили общественное порицание. И во время этих обличительных выступлений о том, «как она может, артистка, покинуть Родину» и все такое прочее, хотя родилась-то она в Польше, а во время войны чудом спаслась от Холокоста и попала в СССР. И вот, во время этой сцены, в холле театра появилась Любовь Орлова и громко, чтобы все слышали, сказала: «Эта, вы уезжаете в Израиль? Какой ужас!» А потом обняла ее и на ушко сказала: «Как я рада за вас! Будьте там счастливы». И, уезжая, Этель получила от Любови Орловой эти туфли в подарок. И двадцать лет не хотела с ними расставаться. А уже перед смертью она мне позвонила и сказала: «Туфли твои, прилетай!». И я купил билет, и при первой же возможности вылетел в Израиль.

– И ее сценический гардероб тоже хранится в вашей коллекции?

– Да, после смерти Этель все ее вещи перешли ко мне. И я часто использую их в выставках и разных коллекциях.

– Ну вот, мы заговорили об израильской моде. Мне кажется, что в Израиле не хватает европейской утонченности и элегантности.

– Погодите, у вас сейчас приехало столько евреев из Франции, которые рано или поздно окажут влияние на местную моду.

– Так пока они окажут, пройдет еще двадцать лет.

– Ну а как вы хотите? Это же Ближний Восток, это близость арабов, это жаркий и влажный климат. Это не Париж, конечно.

– Да, летом у нас не до нарядов. Тут бы выжить.

– Вот именно поэтому я всегда советую в летнюю жару носить не тонкий дешевый трикотаж, а джерси. Трикотаж, на мой взгляд, женщинам вообще противопоказан в жарком климате, потому что он облегает, и под ним виден не только пот, но и все резинки на нижнем белье. Особенно если фигура воспитана на том прекрасном пирожном, которые вы принесли. Поэтому только джерси. Это более плотная и многослойная ткань, которая прилегает к телу, но при этом сохраняет свою форму.

– А вы вообще знакомы с израильской модой?

– Здесь очень особенные представления о моде. Многие израильтяне – интеллектуалы и работают головой. Поэтому их интересует минимализм, качество, удобство. Хотя мне трудно судить, потому что я не знаком с израильской модой. Я не знаю дизайнеров, я плохо знаком с уличной модой. Так что мои суждения в этом вопросе очень поверхностные. Я вижу, в основном, людей, приехавших из СССР. Это очень интеллигентная публика, а я, как вы уже поняли, очень ценю интеллигентность. И по этой алие я не могу судить об израильской моде.

– Но вы же ходите по улицам. Вы видите людей.

– О чем вы говорите! Я же никого не разглядываю. Я не хожу по улицам, я не вижу людей.

– А вам не интересно?

– Никак. Это же моя работа! Вот подумайте: если бы вы были дантистом, вам было бы интересно посмотреть зубы всех сидящих в этом зале?

– Спасибо, я как-нибудь обойдусь. Но мне кажется, что это инстинкт: смотреть на то, как люди одеты.

– Я совершенно не собираюсь ни в одной стране мира разглядывать людей на улице. Мне это не интересно. Я хожу во все музеи, на все антикварные рынки.

– А когда вы встречаете человека, вы смотрите на то, как он выглядит?

– Но вот сейчас я на вас смотрю. Вы очень элегантно одеты, я оценил ваш макияж. Я на вас сконцентрировался, но у меня нет такого обычая шарить глазами. Я сижу против красивой женщины и смотрю на вас, и мне этого вполне достаточно.

– Вы, кстати, как-то упомянули о том, что очень любите богатых женщин.

– Очень.

– Вы даже женились на богатой женщине только потому, что она была богатой.

– Не совсем так. Она не была богатой, она была из состоятельной семьи. Сама она была государственным чиновником. А вообще-то да, богатые женщины – моя страсть.

– А что же делать нам, не богатым женщинам?

– Ходить на мои лекции, брать у меня интервью. А самое главное, слушать, что я говорю.

Александру Васильеву так понравилось мое пирожное, что он решил на мне жениться. Правда, я ему отказала. Но зато теперь я знаю путь к сердцу историка моды. И делюсь рецептом с вами.