Тэффи модный адвокат очень краткое содержание
Книга Надежды Александровны Тэффи (1872-1952) дает читателю возможность более полно познакомиться с ранним творчеством писательницы, которую по праву называли “изящнейшей жемчужиной русского культурного юмора”.
Надежда Тэффи
Модный адвокат
В этот день народу в суде было мало. Интересного заседания не предполагалось.
На скамьях за загородкой томились и вздыхали три молодых парня в косоворотках. В местах для публики – несколько студентов и барышень, в углу два репортера.
На очереди было дело Семена Рубашкина. Обвинялся он, как было сказано в протоколе, «за распространение волнующих слухов о роспуске первой Думы» в газетной статье.
Обвиняемый был уже в зале и гулял перед публикой с женой и тремя приятелями. Все были оживлены, немножко возбуждены необычайностью обстановки, болтали и шутили.
– Хоть бы уж скорее начинали, – говорил Рубашкин, – голоден, как собака.
– А отсюда мы прямо в «Вену» завтракать, – мечтала жена.
– Га! га! га! Вот как запрячут его в тюрьму, вот вам и будет завтрак, – острили приятели.
– Уж лучше в Сибирь, – кокетничала жена, – на вечное поселение. Я тогда за другого замуж выйду.
Приятели дружно гоготали и хлопали Рубашкина по плечу.
В залу вошел плотный господин во фраке и, надменно кивнув обвиняемому, уселся за пюпитр и стал выбирать бумаги из своего портфеля.
– Это еще кто? – спросила жена.
– Да это мой адвокат.
– Адвокат? – удивились приятели. – Да ты с ума сошел! Для такого ерундового дела адвоката брать! Да это, батенька, курам на смех. Что он делать будет? Ему и говорить-то нечего! Суд прямо направит на прекращение.
– Да я, собственно говоря, и не собирался его приглашать. Он сам предложил свои услуги. И денег не берет. Мы, говорит, за такие дела из принципа беремся. Гонорар нас только оскорбляет. Ну я, конечно настаивать не стал. За что же его оскорблять? – Оскорблять нехорошо, – согласилась жена.
– А с другой стороны, чем он мне мешает? Ну, поболтает пять минут. А может быть, еще и пользу принесет. Кто их знает? Надумают еще там какой-нибудь штраф наложить, ан он и уладит дело.
– Н-да, это действительно, – согласились приятели.
Адвокат встал, расправил баки, нахмурил брови и подошел к Рубашкину.
– Я рассмотрел ваше дело, – сказал он и мрачно прибавил: – Мужайтесь.
Затем вернулся на свое место.
– Чудак! – прыснули приятели.
– Ч-черт, – озабоченно покачал головой Рубашкин. – Штрафом пахнет.
* * *
– Прошу встать! Суд идет! – крикнул судебный пристав.
Обвиняемый сел за свою загородку и оттуда кивал жене и друзьям, улыбаясь сконфуженно и гордо, точно получил пошлый комплимент.
– Герой! – шепнул жене один из приятелей.
– Православный! – бодро отвечал между тем обвиняемый на вопрос председателя.
– Признаете ли вы себя автором статьи, подписанной инициалами С. Р.?
– Признаю.
– Что имеете еще сказать по этому делу?
– Ничего, – удивился Рубашкин. Но тут выскочил адвокат.
Лицо у него стало багровым, глаза выкатились, шея налилась. Казалось, будто он подавился бараньей костью.
– Господа судьи! – воскликнул он. – Да, это он перед вами, это Семен Рубашкин. Он автор статьи и распускатель слухов о роспуске первой Думы, статьи, подписанной только двумя буквами, но эти буквы С. Р. Почему двумя, спросите вы. Почему не тремя, спрошу и я. Почему он, нежный и преданный сын, не поместил имени своего отца? Не потому ли, что ему нужны были только две буквы С. и Р.? Не является ли он представителем грозной и могущественной партии?
Господа судьи! Неужели вы допускаете мысль, что мой доверитель просто скромный газетный писака, обмолвившийся неудачной фразой в неудачной статье? Нет, господа судьи! Вы не вправе оскорбить его, который, может быть, представляет собой скрытую силу, так сказать, ядро, я сказал бы, эмоциональную сущность нашего великого революционного движения.
Вина его ничтожна, – скажете вы. Нет! – воскликну я. Нет! – запротестую я.
Председатель подозвал судебного пристава и попросил очистить зал от публики.
Адвокат отпил воды и продолжал:
– Вам нужны герои в белых папахах! Вы не признаете скромных тружеников, которые не лезут вперед с криком «руки вверх!», но которые тайно и безыменно руководят могучим движением. А была ли белая папаха на предводителе ограбления московского банка? А была ли белая папаха на голове того, кто рыдал от радости в день убийства фон-дер… Впрочем, я уполномочен своим клиентом только в известных пределах. Но и в этих пределах я могу сделать многое.
Председатель попросил закрыть двери и удалить свидетелей.
– Вы думаете, что год тюрьмы сделает для вас кролика из этого льва?
Он повернулся и несколько мгновений указывал рукой на растерянное, вспотевшее лицо Рубашкина. Затем, сделав вид, что с трудом отрывается от величественного зрелища, продолжал:
– Нет! Никогда! Он сядет львом, а выйдет стоглавой гидрой! Он обовьет, как боа констриктор, ошеломленного врага своего, и кости административного произвола жалобно захрустят на его могучих зубах.
Сибирь ли уготовили вы для него? Но господа судьи! Я ничего не скажу вам. Я спрошу у вас только: где находится Гершуни? Гершуни, сосланный вами в Сибирь?
И к чему? Разве тюрьма, ссылка, каторга, пытки (которые, кстати сказать, к моему доверителю почему-то не применялись), разве все эти ужасы могли бы вырвать из его гордых уст хоть слово признания или хоть одно из имен тысячи его сообщников?
Нет, не таков Семен Рубашкин! Он гордо взойдет на эшафот, он гордо отстранит своего палача и, сказав священнику: «Мне не нужно утешения!» – сам наденет петлю на свою гордую шею.
Господа судьи! Я уже вижу этот благородный образ на страницах «Былого», рядом с моей статьей о последних минутах этого великого борца, которого стоустая молва сделает легендарным героем русской революции.
Воскликну же и я его последние слова, которые он произнесет уже с мешком на голове: «Да сгинет гнусное…»
Председатель лишил защитника слова.
Защитник повиновался, прося только принять его заявление, что доверитель его, Семен Рубашкин, абсолютно отказывается подписать просьбу о помиловании.
* * *
Суд, не выходя для совещания, тут же переменил статью и приговорил мещанина Семена Рубашкина к лишению всех прав состояния и преданию смертной казни через повешение.
Подсудимого без чувств вынесли из зала заседания.
* * *
В буфете суда молодежь сделала адвокату шумную овацию.
Он приветливо улыбался, кланялся, пожимал руки.
Затем, закусив сосисками и выпив бокал пива, попросил судебного хроникера прислать ему корректуру защитительной речи.
– Не люблю опечаток, – сказал он.
* * *
В коридоре его остановил господин с перекошенным лицом и бледными губами. Это был один из приятелей Рубашкина.
Время создания
Рассказ написан и опубликован в 1910 году (Тэффи. Юмористические рассказы. Кн. 1. Спб.: Шиповник).
Жанр и литературное направление
Среди многочисленных авторов «дозволенной» юмористики, распространённой в десятилетие 1907 – 1917 (годы между первой и второй русскими революциями), Тэффи выделялась глубокой, неповторимой близостью к классической традиции сатиры М. Е. Салтыкова-Щедрина, сочетающей «чёрный юмор», злой и беспощадный реализм с актуальностью и даже злободневностью; абсурдность ситуации – с узнаваемостью, типичностью персонажей. Правда, в коротких рассказах Тэффи нет щедринской фантастики и аллегоричности, благодаря которым Щедрин называл свои короткие произведения «сказками». Тэффи даже такого своего читателя, который заранее подозревает нелепую, абсурдную концовку «обыкновенной истории», заставляет поверить чуть ли не в возможность повторения или даже существования подобной истории в реальной действительности и таким образом превращает её в классическую новеллу, в которой сюжетное напряжение постепенно нагнетается, а кульминацией, разрешающей напряжение, становится неожиданная развязка.
Тема, сюжет, персонажи («сценические» и «внесценические»)
Тема сатирической новеллы «Модный адвокат» чрезвычайно серьёзна и более ста лет спустя вновь актуальна – амбициозные политики и их роковая роль в истории. За такого политика читатель сперва принимает популярного журналиста Семёна Рубашкина, которого судят по нелепому, надуманному обвинению в революционном подстрекательстве, за «распространение волнующих слухов о роспуске первой Думы в газетной статье». На «плотного господина во фраке» лишь случайно обратили внимание:
« — Это ещё кто? — спросила жена.
— Да это мой адвокат.
— Адвокат? — удивились приятели. — Да ты с ума сошёл! Для такого ерундового дела адвоката брать! Да это, батенька, курам на смех. Что он делать будет? Ему и говорить-то нечего! Суд прямо направит на прекращение.
— Да я, собственно говоря, и не собирался его приглашать. Он сам предложил свои услуги. И денег не берёт. Мы, говорит, за такие дела из принципа берёмся…»
Начинается заседание суда. Всё идёт к тому, чтобы «направить на прекращение».
«Но тут выскочил адвокат. Лицо у него стало багровым, глаза выкатились, шея налилась». И как только он открывает рот, журналисту Рубашкину и его близким становится не до смеха. Да и читатель должен быть уж слишком смешлив, чтобы этакий густой сарказм и чёрный юмор автора заставил его хотя бы улыбнуться. Описываемая ситуация становится нелепой, абсурдной, но становится ли она смешной? Мог ли смеяться современник Тэффи над тем, что суд в конце концов приговорил Семёна Рубашкина к «преданию смертной казни через повешение»? Да и в наше время может над этим смеяться только безнадёжный двоечник, пропустивший мимо ушей зловещее упоминание о «столыпинских галстуках» на школьном уроке истории.
Как же модный адвокат выстраивает столь «блестящую», с точностью до наоборот, логику судебного разбирательства дела своего «подзащитного»? Абсурд «линии защиты» развивается по нарастающей. Классический приём в русской адвокатской практике конца ХІХ – начала ХХ века – «пришить к делу» то, что с ним никак не связано, однако чисто теоретически может иметь к нему косвенное, «внесценическое» отношение. Обвиняемый признался, что подписал вменяемую ему газетную статью первыми буквами имени и фамилии – С. Р.? Превосходно. А помнит ли уважаемый суд, что «эсер» – это никто иной как член запрещённой террористической партии социалистов-революционеров? Вот он, подлинный герой русской революции, который «тайно и безыменно руководят могучим движением»!
« — Вы думаете, что год тюрьмы сделает для вас кролика из этого льва? <…> Сибирь ли уготовили вы для него? Но, господа судьи! Я ничего не скажу вам. Я спрошу у вас только: где находится Гершуни? Гершуни, сосланный вами в Сибирь?»
Происходит риторическая подмена, в результате которой Рубашкин, «всего лишь» журналист, работник вполне легальной прессы, легко ставится на одну доску с «внесценическим» персонажем – с тем, кого впоследствии и в СССР впрямь считали «подлинным героем русской революции». Если бы не перелёт Чкалова через Северный полюс в 1937 году, то одна из центральных улиц Киева (кстати, в 1911 году названная Столыпинской, т. к. здесь была больница, в которой умер Столыпин, смертельно раненный террористом Богровым) называлась бы улицей Гершуни не 18 лет (с 1919 по 1937, когда её переименовали в ул. Чкалова), а все 70, и таких улиц в СССР было немало (последняя улица Гершуни на Украине, в г. Козелец, просуществовала вплоть до 2016 года!).
Так постепенно вырисовывается подлинная, провокационная задача модного адвоката – сделать из «подзащитного» очередного героя-мученика. После вынесения приговора, в буфете суда, адвокату «рукоплещет молодёжь», а он берёт у судебного хроникёра на вычитку свою «блестящую» речь, которая будет помещена в завтрашних газетах. В финале новеллы человек, знающий Рубашкина, подходит к адвокату с вопросом:
« – Никакой надежды?
Адвокат мрачно усмехнулся.
— Что поделаешь! Кошмар русской действительности!..»
Мастерство новеллистической композиции
На трёх-четырёх страницах книжного текста автору невозможно было бы запечатлеть «кошмар русской действительности» и тем более ясно высказать свой взгляд на причины, которые вели (и, как мы знаем, вскоре привели) к настоящему кошмару, к катастрофе этой действительности, если бы не ряд специальных приёмов.
Так, например, подсудимый журналист назван по имени, адвокат – отнюдь нет: имя им легион. Это они, амбициозные юристы, привели империю к кошмару и довели её до кровавого развала. В динамически развивающейся композиции, в узнаваемых деталях судебного заседания с его трусливым, напуганным председательствующим – всё это становится чуть ли не убедительной художественной реальностью. На ощущение реальности происходящего неумолимо работает искусно выстроенная новеллистическая композиция.
Вначале – неспешная экспозиция с её умиротворённым благодушием в настоящем и с предвкушаемым скорым будущим, т. е. скромным банкетом «для своих» в модном ресторане «Вена» по случаю несомненно успешного окончания «дела», не стоящего и выеденного в этом ресторане яйца.
Однако завязка поражает нелепостью поведения абсурдной и, как сперва казалось, излишней фигуры. Только теперь читатель вспоминает о том, что эта фигура вынесена в заглавие новеллы – но почему и зачем? Чтобы быть высмеянной за то, что полезла не в своё дело?
И вот развитие действия быстро показывает, что такие судебные дела для модного адвоката не просто «свои», но что он, поднаторевший в таких делах, видимо, именно на них и сделал себе модное имя. Пущенная в ход адвокатская «логика» именно в силу своей неожиданной, полной абсурдности пугает председательствующего, который своими трусливыми распоряжениями чётко «отбивает такт» – показывает нарастание напряжённости новеллистического действия от этапа к этапу судебного заседания. На переходе от первого, ещё благодушного этапа ко второму, уже пугающему – следует команда председательствующего «очистить зал от публики». На переходе к третьему, роковому этапу «председатель попросил закрыть двери и удалить свидетелей». Наконец, на словах “Да сгинет гнусное…” «председатель лишил защитника слова», но слово это (разумеется, «самодержавие») и так прозвучало в головах судей – и было последней каплей, спровоцировавшей их жестокий приговор несчастному Рубашкину. Так после трёх этапов развития действия с неумолимой новеллистической логикой наступает кульминация – собственно приговор.
И затем следует развязка, показывающая нам адвоката вовсе не безумным (как в завязке, где у него «глаза выкатились, шея налилась»), а вполне себе циничным мужчиной со здоровым аппетитом («закусил сосисками и выпил бокал пива») и непомерными амбициями («попросил судебного хроникера прислать ему корректуру защитительной речи»).
«Ностальгия», анализ рассказа Тэффи
«Блины», анализ рассказа Тэффи
«Жизнь и воротник», анализ произведения Тэффи
«Свои и чужие», анализ рассказа Тэффи
«Экзамен», анализ рассказа Тэффи
«Тонкая психология», анализ рассказа Тэффи
«Брошечка», анализ рассказа Тэффи
«Демоническая женщина», анализ произведения Тэффи
«Раскаявшаяся судьба», анализ новеллы Тэффи
«Семейный аккорд», анализ рассказа Тэффи
«Неживой зверь», анализ новеллы Тэффи
По писателю: Тэффи
Н. Тэффи. Экзамен
Представляю рассказ Н. Тэффи. Экзамен.
На подготовку к экзамену по географии дали три дня. Два из них Маничка потратила на примерку нового корсета с настоящей планшеткой. На третий день вечером села заниматься.
Открыла книгу, развернула карту и – сразу поняла, что не знает ровно ничего. Ни рек, ни гор, ни городов, ни морей, ни заливов, ни бухт, ни губ, ни перешейков – ровно ничего.
А их было много, и каждая штука чем-нибудь славилась.
Индийское море славилось тайфуном, Вязьма – пряниками, Пампасы – лесами, Льяносы – степями, Венеция – каналами, Китай – уважением к предкам.
Все славилось!
Хорошая славушка дома сидит, а худая по свету бежит – и даже Пинские болота славились лихорадками.
Подзубрить названия Маничка еще, может быть, и успела бы, но уж со славой ни за что не справиться.
– Господи, дай выдержать экзамен по географии рабе твоей Марии!
И написала на полях карты: «Господи, дай! Господи, дай! Господи, дай!»
Три раза.
Потом загадала: напишу двенадцать раз «Господи, дай», тогда выдержу экзамен.
Написала двенадцать раз, но, уже дописывая последнее слово, сама себя уличила:
– Ага! Рада, что до конца дописала. Нет, матушка! Хочешь выдержать экзамен, так напиши еще двенадцать раз, а лучше и все двадцать.
Достала тетрадку, так как на полях карты было места мало, и села писать. Писала и приговаривала:
– Воображаешь, что двадцать раз напишешь, так и экзамен выдержишь? Нет, милая моя, напиши-ка пятьдесят раз! Может быть, тогда что-нибудь и выйдет. Пятьдесят? Обрадовалась, что скоро отделаешься! А? Сто раз, и ни слова меньше…
Н. Тэффи. Экзамен. Часть 1
Перо трещит и кляксит.
Маничка отказывается от ужина и чая. Ей некогда. Щеки у нее горят, ее всю трясет от спешной, лихорадочной работы.
В три часа ночи, исписав две тетрада и кляпспанир, она уснула над столом.***
Тупая и сонная, вошла она в класс. Все уже были в сборе и делились друг с другом своим волнением.
– У меня каждую минуту сердце останавливается на полчаса! – говорила первая ученица, закатывая глаза.
На столе уже лежали билеты. Самый неопытный глаз мог мгновенно разделить их на четыре сорта: билеты, согнутые трубочкой, лодочкой, уголками кверху и уголками вниз.
Но темные личности с последних скамеек, состряпавшие эту хитрую штуку, находили, что все еще мало, и вертелись около стола, поправляя билеты, чтобы было повиднее.
– Маня Куксина! – закричали они. – Ты какие билеты вызубрила? А? Вот замечай как следует: лодочкой – это пять первых номеров, а трубочкой пять следующих, а с уголками…
Но Маничка не дослушала. С тоской подумала она, что вся эта ученая техника создана не для нее, не вызубрившей ни одного билета, и сказала гордо:
– Стыдно так мошенничать! Нужно учиться для себя, а не для отметок.
Н. Тэффи. Экзамен. Часть 2
Вошел учитель, сел, равнодушно собрал все билеты и, аккуратно расправив, перетасовал их. Тихий стон прошел по классу. Заволновались и заколыхались, как рожь под ветром.
– Госпожа Куксина! Пожалуйте сюда. Маничка взяла билет и прочла. «Климат Германии.
Природа Америки. Города Северной Америки»…
– Пожалуйста, госпожа Куксина. Что вы знаете о климате Германии?
Маничка посмотрела на него таким взглядом, точно хотела сказать: «За что мучаешь животных?» – и, задыхаясь, пролепетала:
– Климат Германии славится тем, что в нем нет большой разницы между климатом севера и климатом юга, потому что Германия, чем южнее, тем севернее…
Учитель приподнял одну бровь и внимательно посмотрел на Маничкин рот.
– Так-с! Подумал и прибавил:
– Вы ничего не знаете о климате Германии, госпожа Куксина. Расскажите, что вы знаете о природе Америки?
Маничка, точно подавленная несправедливым отношением учителя к ее познаниям, опустила голову и кротко ответила:
– Америка славится Пампасами.
Учитель молчал, и Маничка, выждав минуту, прибавила чуть слышно:
– А Пампасы Льяносами.
Учитель вздохнул шумно, точно проснулся, и сказал с чувством:
– Садитесь, госпожа Куксина.***
Следующий экзамен был по истории.
Классная дама предупредила строго:
– Смотрите, Куксина! Двух переэкзаменовок вам не дадут. Готовьтесь как следует по истории, а то останетесь на второй год! Срам какой!
Весь следующий день Маничка была подавлена. Хотела развлечься и купила у мороженщика десять порций фисташкового, а вечером уже не по своей воле приняла касторку.
Н. Тэффи. Экзамен. Часть 3
Зато на другой день – последний перед экзаменами – пролежала на диване, читая «Вторую жену» Марлитта, чтобы дать отдохнуть голове, переутомленной географией.
Вечером села за Иловайского и робко написала десять раз подряд: «Господи, дай…»
Усмехнулась горько и сказала:
– Десять раз! Очень Богу нужно десять раз! Вот написать бы раз полтораста, другое дело было бы!
В шесть часов утра тетка из соседней комнаты услышала, как Маничка говорила сама с собой на два тона.
Один тон стонал:
– Не могу больше! Ух, не могу!
Другой ехидничал:
– Ага! Не можешь! Тысячу шестьсот раз не можешь написать «Господи, дай», а экзамен выдерживать – так это ты хочешь! Так это тебе подавай! За это пиши двести тысяч раз! Нечего! Нечего!
Испуганная тетка прогнала Маничку спать.
– Нельзя так. Зубрить тоже в меру нужно. Переутомишься – ничего завтра ответить не сообразишь.
В классе старая картина.
Испуганный шепот и волнение, и сердце первой ученицы, останавливающееся каждую минуту на три часа, и билеты, гуляющие по столу на четырех ножках, и равнодушно перетасовывающий их учитель.
Маничка сидит и, ожидая своей участи, пишет на обложке старой тетради: «Господи, дай».
Успеть бы только исписать ровно шестьсот раз, и она блестяще выдержит!
– Госпожа Куксина Мария! Нет, не успела!
Учитель злится, ехидничает, спрашивает всех не по билетам, а вразбивку.
– Что вы знаете о войнах Анны Иоанновны, госпожа Куксина, и об их последствиях?
Что-то забрезжило в усталой Маничкиной голове:
– Жизнь Анны Иоанновны была чревата… Анна Иоанновна чревата… Войны Анны Иоанновны были чреваты…
Она приостановилась, задохнувшись, и сказала еще, точно вспомнив наконец то, что нужно:
– Последствия у Анны Иоанновны были чреватые…
И замолчала.
Учитель забрал бороду в ладонь и прижал к носу.
Маничка всей душой следила за этой операцией, и глаза ее говорили: «За что мучаешь животных?»
– Не расскажете ли теперь, госпожа Куксина, – вкрадчиво спросил учитель, – почему Орлеанская дева была прозвана Орлеанской?
Маничка чувствовала, что это последний вопрос, вопрос, влекущий огромные, самые «чреватые последствия». Правильный ответ нес с собой: велосипед, обещанный теткой за переход в следующий класс, и вечную дружбу с Лизой Бекиной, с которой, провалившись, придется разлучиться. Лиза уже выдержала и перейдет благополучно.
– Ну-с? – торопил учитель, сгоравший, по-видимому, от любопытства услышать Маничкин ответ. – Почему же ее прозвали Орлеанской?
Маничка мысленно дала обет никогда не есть сладкого и не грубиянить. Посмотрела на икону, откашлялась и ответила твердо, глядя учителю прямо в глаза:
– Потому что она была девица.
Иллюстрация
Ну что, понравился рассказ Н. Тэффи. «Экзамен»? Тогда читайте еще!
Читать онлайн «Модный адвокат»
* * *
В этот день народу в суде было мало. Интересного заседания не предполагалось.
На скамьях за загородкой томились и вздыхали три молодых парня в косоворотках. В местах для публики – несколько студентов и барышень, в углу два репортера.
На очереди было дело Семена Рубашкина. Обвинялся он, как было сказано в протоколе, «за распространение волнующих слухов о роспуске первой Думы» в газетной статье.
Обвиняемый был уже в зале и гулял перед публикой с женой и тремя приятелями. Все были оживлены, немножко возбуждены необычайностью обстановки, болтали и шутили.
– Хоть бы уж скорее начинали, – говорил Рубашкин, – голоден как собака.
– А отсюда мы прямо в «Вену» завтракать, – мечтала жена.
– Гм! га! га! Вот как запрячут его в тюрьму, вот вам и будет завтрак, – острили приятели.
– Уж лучше в Сибирь, – кокетничала жена, – на вечное поселение. Я тогда за другого замуж выйду.
Приятели дружно гоготали и хлопали Рубашкина по плечу.
В залу вошел плотный господин во фраке и, надменно кивнув обвиняемому, уселся за пюпитр и стал выбирать бумаги из своего портфеля.
– Это еще кто? – спросила жена.
– Да это мой адвокат.
– Адвокат? – удивились приятели. – Да ты с ума сошел! Для такого ерундового дела адвоката брать! Да это, батенька, курам на смех. Что он делать будет? Ему и говорить-то нечего! Суд прямо направит на прекращение.
– Да я, собственно говоря, и не собирался его приглашать. Он сам предложил свои услуги. И денег не берет. Мы, говорит, за такие дела из принципа беремся. Гонорар нас только оскорбляет. Ну я, конечно, настаивать не стал. За что же его оскорблять?
Рецензии на книгу «Рассказы» Надежда Тэффи
«Каждый из нас получает приличное воспитание, впрочем неприличного не существует» или «было бы смешно, если бы не было так грустно». Признаться, я приготовилась почитать сатиристические Рассказы из жизни интеллигенции (все больше о детях интеллигенции) и от души повеселиться. Да, в начале мне было смешно, но сразу же стала ощущать, что рядом со смехом идет странное чувство «на грани фола». Смех и в то же время шок — своих балованных мальчишек сравнивать с беглыми каторжниками, а рассказывая детям страшилки про смерть и вырезанные сердца, называть их идиотскими, потому, что они настолько практичны, что боятся только падения лианозовских акций. Мне очень понятны в этом случае иллюстрации — Виктории Поповой — усугубить парадоксальный эффект, когда действительность имеет две формы — кажущуюся, для общества, и настоящую, которую все пытаются прикрыть во имя сохранения своего статуса, своего достоинства. Что ребенку для счастья нужно — поскорее стать взрослым, чтобы не было никаких секретов в разговорах, чтобы можно было прокатиться на конке… А когда мы вырастаем, оказывается, что никаких секретов нет, и в конке душно и пахнет потом… Вот с этого момента я перестала улыбаться, больше того — я стала злиться, что так резко, без подготовки, обнажают мои детские мечты и так грубо их нивелируют. Впрочем, разве я этого раньше не знала? Знала, конечно! Знала для себя, и никому не позволяла говорить об этом о себе. А тут меня никто не спрашивал. Потом злость прошла — осталась грусть. Почему? Почему сквозит такое неверие в счастье человека, в его порядочность? Под елку кладется исключительно дрянь, благотворительность оказывается исключительно фальшивым рублем, оказание милости — устройство молоденькой девушки в театральную труппу оборачивается наказанием — благодетелям вручен на воспитание внебрачный ребенок новоявленной актрисы, впрочем, не надолго, милые, детские фантазии о хрустальных лебедях, сделанных из музыки, претворяются в шоры во взрослом возрасте, когда в каждом шуте гороховом видишь хрустального лебедя. А самое страшное, что детские грехи, которые очень мучают душу и не только перед исповедью, но и просто из-за осознания факта совершившегося нехорошего поступка ( съесть без спроса конфету, стащить чужой карандаш) во взрослом возрасте перестают быть грехами, более того — чаще мы гордимся тем, что нам удалось что-то где-то урвать. Очень точно определена возрастная категория «веселых» хохластых, как любит выражаться сама Тэффи, рассказов, в которых глупость прикрывается кротостью, дурость — достоинством и т.д. 12+. Именно в этом возрасте дети впервые соприкасаются по-настоящему с миром взрослым, таким таинственным и манящим. Нелишне будет деткам открыть глаза чуть шире, чем они видят в своих грезах, а взрослым тоже будет полезно перестать беспрестанно пить фиалковый чай. Как сказала одна моя знакомая. Именно эта фраза стала толчком к осмыслению происходящего. Странно, но эта книга сродни исповеди, после нее на душе становится легче. Может быть потому, что прочитанные строки в большинстве своем не перекликаются с твоей жизнью, лишь частично, что скорее вытряхивает из недр твоей души мусор, нежели зажимают его там… Что бы я хотела добавить: благопристойных документальных 1900-х гг. Для окончательного трэша.
Популярные сегодня пересказы
- Мангуста — краткое содержание повести Житкова
Рассказчик давно хотел иметь живую мангусту. Когда пароход, на котором он плавал, причалил в порту остова Цейлон, мужчина решил осуществить свою мечту и не жалеть для этого денег. Ему удалось приобрести за 3 рубля две мангусты. - Бриз — краткое содержание рассказа Паустовского
Накануне 9 Мая в Москву к доктору приехал молодой моряк. В 1942 году он был ранен под Севастополем, отправлен в тыл, долго лечился в московском госпитале и, в конце концов, подружился со своим лечащим врачом - Дело — краткое содержание произведения Сухово-Кобылина
Известный русский драматург Александр Васильевич Сухово-Кобылин написал пьесу «Дело» в 1861 г. Пьеса является частью трилогии, в которую входят еще произведения «Свадьба Кречинского» и «Смерть Таредкина» - Петр Великий — краткое содержание поэмы Ломоносова
Произведение по жанровой направленности является посвящением преподавателю поэта, который курировал его в Московском государственном университете, Шувалову Ивану Ивановичу.
Тема
В своем произведении Тэффи с присущим ей юмором и тонкой иронией раскрывает тему таких человеческих пороков как самодовольство, напыщенность и откровенная глупость.
По мнению писательницы, дураки не так уж глупы, поскольку наловчились прекрасно маскироваться под умных и мудрых людей. Главный их способ одурачивания окружающих – пускать пыль в глаза своими глубокомысленными рассуждениями.
Следует отметить, что Тэффи высмеивает не отсутствие интеллекта или житейскую глупость, главная ее цель – самодовольство и чванство некоторых «человекоподобных», которые имеют наглость маскироваться под мудрецов.
Отличительная черта дураков в интерпретации Тэффи – неискоренимая любовь к поучениям и непомерное самомнение. Искренне считая себя авторитетами и носителями истины в последней инстанции, они никогда не сомневаются в своей правоте.
Нежелание анализировать и думать – признак узкого кругозора, который дураки не хотят развивать в силу природной интеллектуальной лени. Свое скудоумие и откровенную ограниченность они искусно скрывают потоком умных слов, цитат великих людей и заезженных аксиом.
Еще один характерный признак дураков – их серьезность. Обособление этой черты понятно для Тэффи – мастерице юмористических рассказов. Своими произведениями она пытается растормошить людей, заставить задуматься, а не просто посмеяться над остроумной новеллой. Сквозь призму юмора можно рассматривать очень важные, серьезные темы, и именно это как нельзя лучше удалось Тэффи.
В ничем не нарушаемой, монументальной серьезности писательница видит ограниченность ума и нежелание выходить за привычные рамки. Умный человек не боится развиваться, идти вперед и допускать на своем пути ошибки – это естественный процесс, которого не нужно стесняться. Дураки же, напротив, предпочитают оставаться в статичном положении, которое кажется им наиболее безопасным и стабильным. Это духовно мертвые люди, однако подобный образ жизни – их собственный выбор.